Всё написанное мною выросло из России, лишь Россией и дышит.
Б.К. Зайцев
Но пути этих двух писателей были разные. Иван Шмелев рос и воспитывался в патриархальной, строго религиозной семье, и его детские впечатления, обостренные в эмиграции тоской по родине, впоследствии удивительно живо и ярко зазвучали в его автобиографических книгах «Лето Господне» и «Богомолье». Другим был путь Бориса Зайцева: его детство было совсем лишено религиозного опыта. Он рос в обедневшей дворянской семье конца ХIХ века, однако в отличие от многих семей того времени, еще сохранявших православные традиции, в доме Зайцевых царили атеистические настроения и безразличие к вере. Уже в зрелые годы Борис Константинович отмечал: «Наша семья не была религиозна. По тому времени просвещенные люди, типа родителей моих, считали все “такое” суеверием и пустяками». В этой моде на атеизм Зайцев впоследствии увидел и корни русской революции – начало эпохи гонений на христиан и страшного безбожия в России.
Интересно, что детство Бориса проходило в окрестностях Калуги, и сам он нередко проезжал совсем близко от Оптиной Пустыни, которая в те годы как раз была известна своими старцами. Но будущий писатель ни разу там не был. А позже он, юный гимназист, летом жил недалеко от Саровского монастыря, но и туда не наведывался. Зайцев и предположить не мог, что его отношение к религии в ближайшем времени изменится, но эти, как и многие другие, святыни Православной Руси станут недосягаемы для него…
Что же изменило взгляды молодого Бориса, что приблизило его к вере? Как ни странно, первым шагом к вере стало знакомство Зайцева с религиозно-философским творчеством Владимира Соловьева. В начале 1900-х годов, Борис Константинович, как и многие другие русские интеллигенты, «открыл» для себя учение Владимира Соловьева. Зайцев ощутил небывалый духовно-религиозный подъем, пережил «вовлечение в христианство — разумом, поэзией, светом». И это был его первый шаг к Богу.
Следующим важным этапом в духовном развитии Зайцева стала революция 1917 года, которая страшным образом перекроила всю русскую жизнь, высвободив темные стихии, обострив противостояние добра и зла. Зайцев пережил немало тяжелых потрясений: расстрел пасынка Алексея Смирнова, голод, лишения, тяжелые болезни и даже арест за участие во Всесоюзном Комитете Помощи Голодающим. Но из всех этих испытаний он вышел настоящим христианином – он нашел духовную опору в Евангельском учении: «Страдания и потрясения, вызванные революцией, не во мне одном вызвали религиозный подъем. Удивительного в этом нет. Хаосу, крови и безобразию противостоит гармония и свет Евангелия, Церкви. (Само богослужение есть величайший лад, строй, облик космоса.) Как же человеку не тянуться к свету?» Это были не просто слова, но живой опыт души. И в его творчестве появляются произведения о пореволюционной России – рассказы «Улица Святого Николая», «Белый свет», «Душа». Эти рассказы можно отнести к новой религиозной прозе – они изнутри пронизаны христианским мироощущением: в них нет уныния, отчаяния или проклятий в адрес большевикам, зато есть понимание, сострадание и смиренное приятие тягот судьбы как Божественного Промысла: «Судьба? Так что ж. Терпи, трудись спокойно, в области высокой. И надейся… Малая жизнь, ты не Верховная» (Б. Зайцев, «Белый свет»).
Осенью 1922 года Зайцев с семьей, как и многие другие русские интеллигенты, неугодные власти, выезжает (по сути, высылается) за границу – по официальной версии: «для поправки здоровья…». Германия, Италия, Франция… «Да, я не думал, что это навсегда, – вспоминал впоследствии Зайцев, – А дочь моя, десятилетняя Наташа, когда поезд переходил границу, задумчиво бросила на русскую почвы цветочек – прощальный. “Папа, мы никогда не вернемся в Россию”. А мы с женой думали – временное отсутствие».
Нужно отметить, что как писатель Зайцев получил широкую известность в России задолго до революции: его любили за особую лирическую, утонченную, акварельно-воздушную прозу. Но именно в эмиграции талант Зайцева раскрылся по-новому: в его произведениях появился духовный стержень, внутренний опыт, глубина. Он постепенно переходит к более крупным произведениям, самое значительное из которых – автобиографическая тетралогия «Путешествие Глеба» (1937 – 1952), состоящая из четырех романов, построенных на воспоминаниях писателя о детстве и юности, о России ушедшей.
Постепенно появляется в творчестве Зайцева и еще одна ключевая тема, которая ярко зазвучит в таких произведениях, как «Слово о Родине», «Алексей, Божий человек», «Преподобный Сергий Радонежский», «Афон», «Валаам». И тема эта – Русь Православная. Не та «заболевшая» Россия, окровавленная братоубийственной Гражданской войной и революциями, растерзанная советской властью, оскверненная уничтожением святынь и пропагандой атеизма как нормы жизни, которую Зайцев вынужден был покинуть, а та Русь, которая зародилась при крещении Руси, просияла во времена Сергия Радонежского и других великих русских подвижников, которая вопреки всем потрясениям продолжала жить в русском Монастыре Святого Пантелеймона на Афоне и в Спасо-Преображенском Монастыре на святых камнях Валаама.
Именно в эмиграции, пристально вглядываясь в судьбу России, Зайцев, как ни странно, все отчетливее будет прозревать этот сияющий лик Святой Руси. В своем дневнике писатель отметит: «Если возможно счастье, видение рая на земле, – грядет оно лишь из России». И своими произведениями Зайцев будет доказывать непостижимую духовную высоту Руси и русского человека, способного на великий подвиг. В произведении «Преподобный Сергий Радонежский» образ великого русского Святого будет еще раз напоминать о лучшем – Божественном начале – в русском народе: «В народе, якобы лишь призванному к “ниспровержениям” и разинской разнузданности, к моральному кликушеству и эпилепсии, — Сергий как раз пример, любимейший самим народом, — ясности, света прозрачного и ровного. <...> Через пятьсот лет, всматриваясь в его образ, чувствуешь: да, велика Россия. Да, святая сила ей дана. Да, рядом с силой, истиной мы можем жить».
В поисках этой Святой силы писатель совершит два паломничества – на полуостров Афон и на Валаам (последний относился после революции к Финляндии, а потому был открыт для посещения русскими эмигрантами). «Неслучайным считаю, – отмечал Зайцев, – что отсюда (из Европы) довелось совершить два дальних странствия — на Афон и на Валаам, на юге и на севере ощутить вновь Родину и сказать о ней...». Свои впечатления от пребывания в святых местах Зайцев опишет в путевых очерках – живо, ярко, художественно, достоверно.
Оторванный от России и тоскующий по ней, Зайцев именно в эмигрантские годы нашел свою тему и выработал оригинальную манеру письма, состоялся как писатель и как личность, благодаря своей глубокой вере в Бога и любви к Родине. Он прожил долгую жизнь – более 90 лет, стал настоящим патриархом русской литературы за рубежом, к его мнению прислушивались, его любили и уважали. И всей своей жизнью и творчеством Зайцев доказал, что истинность художественного произведения определяется духовным потенциалом автора – высотой его смирения и силой любви: «Вижу суровый жребий, Промыслом мне назначенный. Но приемлю его начисто, ибо верю, что всё происходит не напрасно, планы и чертежи жизней наших вычерчены не зря и для нашего же блага. А самим нам — не судить о них, а принимать беспрекословно» (Б. Зайцев, «О себе»). Б. Зайцев бесконечно верил, что Россия обязательно “выздоровеет”, что она возродится после катастроф ХХ века и вновь станет светочем Православия. И оказался прав, хотя сам этого уже не увидел…
Людмила Авдейчик
отсюда
Journal information